Вторжение

Я жила под землёй, в заброшенной ветке старого метро. Причем там не было грязи и разрушений. Наоборот, эта локация выглядела очень красиво и ухоженно. Строение напоминало помесь критского лабиринта и древнеегипетской гробницы, однако на полу были рельсы, обесточенные и чистые, словно их только-только положили.
У меня был ребенок, которого я большую часть носила на руках. Он был обмотан в белую газовую ткань и на человека вообще мало походил. Не могла разобрать, какие у него ручки-ножки, так как обмотан был плотно, но лицо было не совсем человеческим. Нос был сильно приплюснут, глаза большущие и раскосые, безгубый рот, за которым прятались треугольные зубки, причем челюсть была не как у людей, а круглая такая и зубы на ней по кругу располагались. Весь сон малыш спал. Он не казался мне каким-то не таким или, тем более, страшным. Наоборот, я была уверена, что это самый милый и красивый ребенок на свете. Как я поняла, мы там с ним не то вдвоем жили, не то просто в отдалении от таких же существ как мы. Сама кстати тоже ходила в каком-то тряпье, напоминающем тогу из белой газовой ткани, лёгкая такая, совсем невесомая. Было очень спокойно и мирно, пока туда не забрели люди.

Люди пришли целенаправленно нас выгонять из этой ветки метро. Как я могла только догадываться (потому что во сне человеческую речь понимала через раз), они хотели возобновить движение поезда. А у нас тут дом, очень не хотелось, чтобы тут что-то нарушали. Ощущение жуткой грусти и безнадеги, потому что я знала, что они сломают все это, загрязнят, а нас в лучшем случае просто выгонят. Люди были в военной экипировке и с автоматами. У нас же оружия не было. Я так поняла, мы вообще питались мелким зверьём, которое к нам периодически забредало, а сами ни на кого не нападали.
Какое-то время я, с ребенком наперевес, скрывалась от них на разных уровнях станции (там было что-то типа длинных мраморных белоснежных балконов на разной высоте), но военные продолжали преследовать. И тогда я спустилась на самый нижний уровень. Причем было ощущение, что воспользоваться этим можно было только в случае самой крайней необходимости. Это был длинный мраморный коридор, напоминающий колумбарий (по стенам тоже были какие-то ниши с непрозрачными сосудами, ложное воспоминание, что в них был прах не то предков, не то других жителей подземки). В самом начале этого коридора стоял каменный резной ларец. Я знала, что могу спасти ребенка, только если спрячу его туда. Я не помню точно, что было с этим ларцом. То ли он просто имел достаточный объем воздуха, то ли вообще перерождал помещённых в него существ в другие тела вне подземки. Но я кладу туда ребенка, и за него уже не переживаю. Его не найдут и не убьют. У самой же мысль, что мне необходимо выбраться к людям. А выход только в конце коридора — большая светящаяся дверь.
Я знаю, что мне надо найти какого-то человека, с кем я знакома, который обещал помочь, если что случится. Я не помнила его имени, но помнила, что он будет ждать меня на станции метро (я сейчас название не помню точно, что-то на М, кажется Менделеевская). Но также я понимаю, что если я выйду отсюда, то не смогу никогда вернуться назад — само место не примет меня обратно, так как я буду осквернена людским миром. И что коридор это символ умирания — ларец -гроб, тоннель, свет в конце тоннеля и неизвестное за этим светом. Обратного пути не будет. Но я осознаю, что должна спасти ребенка и других жителей, потому что хоть мы и хорошо прячемся, люди слишком настойчиво нас ищут.
Я дохожу до двери, с трудом ее открываю и буквально выпадаю на совершенно типичную Московскую станцию метро, напоминающую Комсомольскую. Куча усталых людей, проверка багажа перед выходом к вокзалу, все спешат. На дворе поздняя осень, я одета слишком легко, холод ощущается в полной мере. Дезориентация в пространстве, будто до этого я никогда не была в подобных местах. Все чужое и непонятное. Я буквально кидаюсь на людей с мольбой, чтобы меня проводили на Менделеевскую станцию, но они меня не понимают, а я тоже их речь воспринимаю, как что-то чужеродное. Мечусь туда-сюда с криками, запинаясь об собственную одежду, и почему-то жутко боюсь приближаться к эскалаторам (там особо много народу, мне страшно, что меня затопчут живьём).
Падаю на ленту проверки багажа, откуда мне помогает выбраться работник метро. Я снова талдычу про Менделеевскую, и о чудо, он меня частично понимает и что-то начинает объяснять, указывая рукой на выход на улицу. Но я не улавливаю его речь, и когда открываю дверь, только слышу слово «нельзя». На улице дождь, который действует на меня словно кислота. Успеваю забежать обратно, отделавшись только незначительным повреждением рук и лица. Просыпаюсь