Бабушка готовится умереть

Мы с моей бабушкой по отцу никогда не были близки, хотя довольно большую часть детства я провела именно у неё.
Ничего странного. Маргарита была сильным, волевым человеком, и, мне кажется, ей постоянно приходилось принимать решения за всех. За мужа, за мать, за инвалида-брата, за сына. А тут еще невестку привели из дерёвни, да с огромным семейством, да беременную…
В общем, я очень хорошо помню, как часто жила у Маргариты в её однушке с глухонемым дядей, парализованной прабабушкой, и как Маргарита говорила гадости про мою маму, воспитывала меня на свой взгляд с обидными шутками… Но не обижала по-настоящему. Я не помню ни одного случая, за который я бы могла её упрекнуть с полным правом на осуждение. Я была накормлена, расчёсана-умыта, мне перепадали сладости, каждый поход в городскую баню всегда был обеспечен пломбиром и бутылочкой морса. Но тогда я это мало ценила. Я была уверена, что Маргарита меня ненавидит, а её, думаю, отталкивала моя детская глупость, хотя, возможно, она была готова полюбить меня несмотря на ненависть к моей матери.

После развода родителей мы с мамой уехали и никогда больше не возвращались. Маргарита умерла, я даже не знаю, когда это было. Мне довольно часто снилось, как я в её квартире наконец рассматриваю все вещи, которые мне нельзя было трогать :)
И вот позавчера, со вторника на среду, был такой яркий-преяркий сон.
Мы с мамой в квартире Маргариты, и она собирается умирать. Никаких постелей и стонов: она прямо собралась как в дорогу, спокойная, деловая даже, с чемоданами. А мы с мамой просто ждём.
Вот залитая солнцем комната с привычной обстановкой, тот самый буфет, где, по моим детским ощущениям, хранятся самые тайные сокровища мира, а так же невероятные, прекрасные мои игрушки, которые нельзя было просто взять для игры, надо было заслужить. Набор керамических фигурок животных, обувная коробка с лоскутками, что же ещё… всё, других игрушек не было. Были сокровища, которые от меня прятали :)
Мы сидим за круглым столом с толстой велюровой скатерью яркого карамельно-оранжевого цвета. Она тяжелая, вся переливается, новая, такая же восхитительная, какой я её помню 30 лет назад. Сидим треугольником, я, мама спиной к окну, напротив нас бабушка, на табуретках позади неё домовина с прислонённой крышкой, за домовиной потёртые чемоданы, их надо будет тоже положить в могилу.
Такой тихий будний безмятежный день, хотя и есть трепет перед предстоящей смертью. Как перед чем-то серьёзным, ответственным, неотвратимым, но не ужасным. Я поворачиваюсь иногда посмотреть на лето за окном. странно, обычно застеленный газетами (чтобы не пожелтела краска) и заставленный цветочными горшками подоконник чист и пуст, даже занавесок нет. Только белая рама, чистое стекло.
Мы с мамой немного напряжены — мы в чужом доме, и его хозяйка, Маргарита, никогда нас не любила, хоть мы и были связаны семьёй. А Маргарита напряжена, потому что мы не самые приятные для неё гости. Но так получилось, что именно мы с мамой её провожаем, так положено, так должно быть.
И вот она, наконец, бормочет, как засыпая: похоже, я наконец умираю», и замирает, облокотившись боком на спинку стула. Как заснула.
А потом её уже нет, и я с замирающим сердцем открываю створки буфета. Там лежат какие-то ужасные куклы со зверскими гримассами, Я чётко понимаю, что нельзя их брать, худо будет. Но за ними вдруг вижу две мои старые детские книжки, с радостью беру их, чтобы забрать. И всё же страшно. Не важно. что я их читала, что они были куплены для меня — они всё равно были не мои, а её, Маргариты.

Проснулась я с горьким сожалением о том, что всё же взяла эти книжки.

вот такой сон.